– Ой, надо было вам рисунок какой-нибудь подарить!
– Да ты что. Береги их. Слушай, ты все-таки попытайся, насчет художественного подумать. Может и удастся чего. Жаль времени нет, а то бы я их все-таки убедил, наверное. Нет, ну как давно Павла не видел, а он так изменился. Ты вот что. Скажи родителям, что у меня пожить можно будет, так что общежитие искать не понадобится. Вот телефон, обычно или я, или жена дома. Впиш… в смысле, пристроим пожить.
Поезд слегка дергается, и из двери высовывается проводник.
– Да вы залезать будете? – говорит он.
Дядя Леша смотрит на тебя долгим взглядом.
– Держись, стрекоза, – говорит он и удивительно легко запрыгивает на подножку.
Поезд отъезжает, а ты еще долго смотришь ему вслед.
Как давно и недавно это было! Иногда мы так привыкаем к тому, что происходит вокруг нас, идем по предначертанному пути, и все вокруг тоже привыкают к этому, что нужен посторонний человек, который посмотрит на ситуацию свежим взглядом. И только он может открыть тебе глаза на очевидное.
Вот так и заканчивается воспоминание. Девушка вздыхает и снова смотрит в потолок. И все же, куда он делся? Еще раз позвонить? Наверное, это бессмысленно. Она достает из кармана часы. Половина десятого. Отложить рисунки, устроиться поудобнее на куче тряпья и заснуть. Иногда бывает так, что сделать нельзя ничего. Можно подобно мотыльку биться о ребристое стекло рассеивателя промышленного керосинового фонаря. А можно просто лечь спать, а потом, с утра, найти путь к огню и обрести счастье. Сгореть.
Бумажные листы лежат в углу.
VII. Мир
Серое пламя дрожит
Брызги огня улетают в небо
Наша задача проста
И где бы я только не был
Флаг над собою нести
Флаг побежденных
Бремя бескрылых птиц
В небе рожденных
Она просыпается, перед ее глазами пожелтевший, давно не ремонтированный потолок. В комнате спят люди. Кто-то на кровати, кто-то на полу, завернувшись в спальники. Рядом спит Катька, ее спальник пестрый, рыже-зеленый. Ее рука лежит на девушке. Та еще раз осматривается и откидывает руку. Кошка не просыпается. Слегка толкнуть ее, прошептать на ухо:
– Катька… Слушай, мне нужно идти сейчас. В институт, посмотреть, когда там прием начинается.
Спящая Катька ворочается. Она все еще в объятьях Морфея, видно ночью хорошо погуляли. Тем не менее, она выдавливает из себя, причем не шепотом, а довольно громко (она привыкла не бояться разбудить окружающих):
– Сколько времени?
Девушка садится, лезет в карман джинсов и вытаскивает часы. Те самые, мужские, с потертым кожаным ремешком.
– Уже девять утра.
– Сколько? Да ты убить меня хочешь? В такую рань вставать, с ума сошла. Иди, дверь захлопни просто. Потом возвращайся давай. Хотя погоди… – она приподнимается, толкает Джина. Тот недовольно ворчит:
– Чего тебе, ебта?
– Проездной дай. Ты все равно сегодня никуда не собирался.
Джин ругается, потом лезет под стол, и достает из красного рюкзака картонный прямоугольничек.
– На, только не проеби.
– Но я…
Катька усмехается:
– Ну, ты же не проебешь?
– Нет.
– Ну и лады, – говорит Катька и бухается обратно на пол, – все, я засыпаю, я заснула…
Девушка выскальзывает из-под груды тряпья и проходит на кухню. Там видны следы ночных посиделок – раковина забита грязными тарелками, в пепельницах умершие окурки, на стене надпись помадой «Смерть уже вот». Девушка некоторое время в нерешительности смотрит на надпись, потом подходит к столу, на котором стоит стакан с прозрачной жидкостью. Она поднимает его, нюхает, качает головой и отставляет стакан обратно на стол. Потом подходит к раковине, выбирает наиболее чистую чашку, наливает холодной воды и выпивает. Потом она стоит и в нерешительности смотрит на грязную посуду. Внезапно, за стеной слева кто-то начинает шевелиться. Открывается дверь туалета и оттуда, покачиваясь, выходит Джерси. Он проходит на кухню, кидает мутный взгляд на девушку, потом подходит к крану, открывает его, и пьет холодную воду. Девушка смотрит на него и спрашивает.
– Можно я посуду помою?
– Эээ… Ну, валяй, причиняй пользу, – бормочет Джерси, плюхается в кресло, некоторое время шарит по столу, потом трясущимися руками вытаскивает мятую пачку из кармана и закуривает. Девушка моет посуду, а Джерси выпускает дым в потолок. Вот такое вот разделение труда. Пять минут проходит в молчании – никто не говорит ни слова. Тогда девушка подхватывает сумку, говорит «Пока» и выходит из кухни. Джерси бормочет что-то невнятное вслед.
На улице она понимает, что очень хочет есть. Прямо перед домом расположен маленький магазинчик – из тех, где шампуни валяются на полках вперемешку со спиртным, сникерсы жадно смотрят на покупателя желтыми глазами нарисованного арахиса, а бутылки с абсентом ждут, когда им удастся запустить кого-нибудь в космос на вертолете алкогольно-алколоидного бреда.
У магазина стоит сомнительная компания. Они расположились около потрепанной девятки с открытой дверью. Из салона несется однообразная умца-умца. На капоте машины стоят несколько бутылок с крепким пивом – и это в такую рань. От толпы отходит один парень. У него короткие черные волосы и неприятный низкий лоб. В его глазах отражаются десятки часов занятий в тренажерном зале.
– Не хочешь присоединиться? – говорит он неприятным голосом.
– Нет, спасибо я спешу!
– Ну, так и мы тут ненадолго.
– Нет.
– А закурить не найдется? – говорит он, понимая, что стандартные подходы не действуют.
– Извините, не курю.
– Такая маленькая, а уже такая дура. Ну и хуй с тобой, – разочарованно говорит парень.
Девушка проскальзывает в магазин. Много стариков, которых возраст вышвырнул из-под одеяла в несусветную рань, женщины с когда-то добрыми, но ныне издерганными и остервенелыми лицами. Они бродят между полок, остекленело уставившись на яркие этикетки, и набирают все что под руку попадется.
Девушка проходит мимо стеллажей, уставленных продуктами, и выбирает батон белого хлеба. Пробует помять его, но тот почти не проминается – черствый.
Ни на что другое не стоило и рассчитывать. Девушка подавляет вздох и идет к кассе. Люди мечут на прилавок мятые десятки и пахнущие химией сотни. Кассирши отвечают на это залпами сверкающей мелочи.
Ее очередь медленно подходит. Она кладет батон на заляпанный бело-сиреневый пластик.
– И все? – спрашивает кассирша.
Девушка кивает и смотрит в кошелек. Ситуация там не то чтобы катастрофическая, но весьма и весьма безрадостная. Унылый полтиник делит внутреннюю Монголию кошелька с грязной десяткой. Эдакое кармическое соседство двух разно-одинаковых сущностей. Девушка платит за хлеб и у десятки появляются сестры.
Зато хлеб вкусный. Она вгрызается в него зубами, и выходит на улицу. Потом оглядывается. Вокруг много людей. Пусть они и не обратили на нее внимания, но с детства в голову любого жестко вбито, что при всех есть неприлично.
Поэтому девушка убирает батон в сумку. Тот не влезает полностью и торчит надкусанным куском. Она смотрит на это, и переворачивает хлеб нетронутой частью вверх. Так лучше.
Она доходит до метро. Там она подходит к дежурной, которую опознала по синей форме и красному войлочному головному убору.
– Вы не подскажете, как проехать к…
– Ты чего, дура? Не видишь, вон схема висит! Иди и посмотри сама, я тут не нанималась вам всем рассказывать! – взрывается тетка и тычет пальцем в сторону стены.
– Извините… – выдавливает из себя девушка, подходит к стене и там находит нужную станцию. Пока она ищет станцию, сама того не замечая, откусывает несколько кусков хлеба, и также машинально закидывает остаток в сумку, закрывая ее на молнию. Потом говорит дежурной: – Спасибо.
– Ты у меня тут еще поиздевайся, сука! – моментально начинает вопить та.
Девушка решает, что лучше промолчать, и идет к проходу. Потом останавливается, увидев, что люди проходят через турникеты, засовывая в щели приемников проездные. Она тоже достает свой билет, и после нескольких попыток ей удается пройти. Она становится на эскалатор и едет вниз.
– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…
Не стесняйся спрашивать путь к своей цели. Люди, которые будут на тебя злиться, просто не понимают, какое это счастье, когда у тебя есть, куда идти.
VIII. Мир
Устав от чересстрочной лжи телеэкрана
Я шел по шороху оранжевой листвы
Смотрел на лица. Как их было мало
Среди шагающей по улицам толпы
Институты, как известно, начинаются с проходной. И художественный – не исключение. Серое облупленное здание, под завязку наполненное вредными тетками и дедами. Внутри здания традиционно стоит вертушка, специально предназначенная для того, чтобы людям было неудобно ходить. Справа и слева от вертушек обычно находятся окошки, специально зарешеченные для того, чтобы вахтерши не вырвались наружу. Зато они могут кричать.
